Вклад русских предпринимателей Демидовых в развитие российской экономики.

Никита Демидович АНТУФЬЕВ-ДЕМИДОВ

1656-1725

Два тульских кузнеца, Никита и сын его Акинфий Антуфьевы — родоначальники знаменитой горнозаводской «династии» Демидовых. История Демидовых, начинающаяся кузнецом, работавшим у хозяина за алтын в неделю, и кончающаяся князьями Сан-Донато, обладателями миллионных доходов, собственниками неоценимых.коллекций художественных предметов и владельцами роскошного поместья, могла бы быть интересным сюжетом для какой-нибудь романтической легенды или фантастической сказки.

О детстве Никиты (родился в 1656 г.) и Акинфия (родился в 1678 г.) мы не имеем сведений. Отец Никиты, Демид Григорьевич Антуфьев, был крестьянин деревни Павшиной, около Тулы, и переселился в город для занятия кузнечной работой; известно еще, что Никита остался малолетним после отца и очень любил свою старую мать, которой, по рассказу Бантыша-Каменского, послал первые 5 алтын, заработанные в Туле, за то, что «поила и кормила его».

Относительно того, каким образом Никита сделался известен Петру, существует несколько рассказов. По одному из них, наиболее достоверному, Никита, во время проезда через Тулу какого-то из петровских вельмож (вероятно, Шафирова), не только исправил путешественнику испортившийся пистолет знаменитого оружейника Кухенрейтера, но и сделал другой по тому же образцу, нисколько не уступавший оригиналу. Шафиров тогда же обратил внимание царя на сметливого тульского оружейника. Петр, проезжая через Тулу из Воронежа в 1696 году, хотел заказать несколько алебард по иностранному образцу, и на вызов его явился только один Никита. Как бы то ни было, но достоверно известно, что Никита вскоре после первой встречи с Петром доставил ему в Москву шесть отлично сделанных ружей и назначил платы по 1 руб. 80 коп. за каждое, тогда как до этого казна платила за них за границу по 12 и даже по 15 рублей за штуку.

Это было во время шведской войны. Понятно, царь обрадовался, что отыскал такого диковинного кузнеца у себя на родине и тут же приказал отвести Демидову в 12 верстах от Тулы, в Матановой Засеке, несколько десятин земли для добывания железной руды и жжения угля.

Таким образом, при помощи царя Демидов построил в устье реки Тулицы большой железный завод с вододействующими машинами и стал поставлять в казну по дешевым ценам хороших качеств ружья, не уступавшие иностранным, а в Пушкарский приказ — «разные военные снаряды». Царь не забывал своего любимца и в 1701 году дозволил ему увеличить завод, отдал в собственность лежавшие около Тулы стрелецкие земли и для выжига угля приказал отвести в Щегловской Засеке полосу.

Если бы Демидовы ограничились только деятельностью в Туле, то, вероятно, история не имела бы в них в своем роде героев, создавших и упрочивших на Руси целую отрасль государственного хозяйства. Руды около Тулы были не очень высоких качеств, и производительность тульского завода не могла быть значительной. Демидовых ждал почти девственный и пустынный Уральский хребет со своими знаменитыми горами, состоящими из сплошной великолепнейшей руды, с неисчерпаемыми и разнообразными минеральными богатствами, с чудесными золотыми и платиновыми россыпями.

В 1696 году верхотурский воевода Протасьев представил Петру Великому образцы магнитной руды с речки Тагил и железной — с реки Нейвы. Царь послал ее испытать за границу, в Амстердам, к тамошнему бургомистру, знатоку горного дела, и в Ригу. Часть кусков была передана и Демидову. По испытании руды оказались превосходны. А Демидов, приготовив из полученной руды несколько ружей, замков и бердышей, объявил, что невьянское железо не хуже шведского, пользовавшегося европейской известностью. Царь, у которого дело, что называется. кипело в руках, построил в 1698 году завод на Нейве. Полученное в 1702 году железо было испытано на Пушечном дворе, а также и Демидовым, который приобрел уже в глазах Петра значение опытного советника; железо было найдено по-прежнему превосходным.

Тогда-то в голове смелого тульского кузнеца родилась мысль перенести свою деятельность в далекий, пустынный, но богатый край.

Что побудило Петра согласиться на отдачу в частные руки, за ничтожное вознаграждение казне богатейших рудных месторождений, заводов и сотен тысяч десятин земли? Главной причиной являлось то обстоятельство, что заводы при казенном управлении действовали неисправно и стоили дорого, а между тем Демидов приобрел большое доверие и любовь царя: он был одним из тех предприимчивых и искусных людей, которых так любил Петр и которых у него так мало имелось в государстве.

Как бы то ни было, но по поданной в Сибирский приказ просьбе Демидова заводы на Нейве и Тагиле (Невьянские и Верхотурские), с громадными пространствами лесов и земель, со знаменитой горой Магнитной, грамотой 4 марта 1702 года были отданы просителю. Со времени этой отдачи заводов «Никите Демидову» (как писалось в грамотах) тульский кузнец вместо прежнего прозвища — Антуфьев — именуется уже Демидовым.

За все полученное богатство Никита должен был уплатить казне в течение пяти лет железом по условной цене, что он и сделал гораздо скорее: в три года.

Этой знаменитой грамотой Никите дано было дозволение, распространенное и на других заводчиков — покупать для заводов людей и отводить им земли. Право это, ввиду того обстоятельства, что в глухих местностях Урала было мало вольных рабочих, являлось крайне важным для заводчиков.

 

Акинфий Никитович ДЕМИДОВ (1678-1745)

С получением уральских заводов личность Акинфия выступает на первый план и заслоняет собой Никиту. Этому энергичному и суровому человеку, дельному хозяину и неутомимому предпринимателю Россия обязана устройством большого количества заводов, а также открытием многочисленных и разнообразных рудников, а фамилия Демидовых — своим историческим богатством.

Сам Никита, изготовляя в Туле в 1702 году для Петра, воевавшего со Швецией, 20 тысяч ружей, не мог отправиться в свои новые владения, и его поверенный в мае 1702 года принял Невьянские заводы. Затем туда же в сопровождении 12 лучших тульских мастеров отправился и Акинфий, бывший потом единственным распорядителем заводов.

Петр в конце этого же 1702 года послал на Невьянские заводы думного дьяка Виниуса, знатока и любителя горного дела, осмотреть заводы и преподать инструкции заводчику. Результаты поездки последнего были очень благоприятны заводчикам. Не находя вольных рабочих и не имея еще много своих крепостных, — между тем как заводское дело расширялось, — Демидовы просили царя о приписке к заводам окрестных сел и деревень, и Петр, убедившись в полезной деятельности Демидовых, «для умножения их заводов», 9 января 1703 года приказал приписать к ним на работу Аятскую и Краснопольскую волости и монастырское село Покровское с деревнями (в Верхотурском уезде), со всеми крестьянами и угодьями. За эту щедрую подачку Демидовы платили ежегодно железом ту сумму, которая вносилась прежде крестьянами приписанных сел в казну и монастырь.

Заводчикам не приходилось искать рынка для сбыта своих произведений: этим рынком была вся Россия, нуждавшаяся в железе, а также и казна, куда облагодетельствованные кузнецы ставили в продолжение десятков лет военные припасы, железо и сталь. Правда, пожалование заводов обязывало их ставить припасы в казну дешевле прочих заводчиков, но так как Демидовы могли получать свои продукты при минимальных издержках производства, то они и при дешевых ценах на изделия брали большие барыши. Нужно еще принять во внимание и то обстоятельство, что у владельцев невьянских богатств было мало конкурентов: до них частных заводчиков было немного и только удачный пример Демидовых заставил броситься на Урал целые толпы предприимчивых людей, в числе которых немало было и авантюристов.

Акинфию, старшему сыну Никиты, было 24 года, когда он сделался полным хозяином уральских заводов. Хотя имя Никиты и упоминается в актах, относящихся к деятельности этих заводов, но всем, в сущности, заведовал Акинфий, так как отец больше проживал в Туле, где были и два его младших сына, или хлопотал по делам в Москве и Петербурге.

У Акинфия закипела работа: застучали на безмолвствовавших прежде Верхотурских заводах сотни молотов, задымились печи. В течение своей деятельности на Урале Акинфий, вместе с отцом и один, построил не менее 10 железоделательных и чугуноплавильных заводов, из которых некоторые, например Нижнетагильский, приобрели громкую европейскую известность.

Прежде, при казенном управлении, Верхотурские заводы делали в год 10-20 тысяч пудов железа, между тем как при Акинфии на его заводах получалось в иные годы до 600 тысяч пудов чугуна, из которого выделывалось до 350-400 тысяч пудов железа, что для того времени было громадной величиной.

Новые заводы исправно поставляли по дешевым ценам в казну большие количества военных припасов. В Невьянске была пушечная сверлильня, так как Никита взял громадный для того времени заказ на несколько сот пушек, необходимых для ведения войны со «шведом».

За все это царь не оставлял милостями своего «Демидыча», хотя, за спиной отца всем уже на Урале распоряжался Акинфий. В 1709 году тульскому кузнецу Никите было пожаловано личное дворянство: он назначен комиссаром (что-то вроде полицейской должности и одновременно сборщика казенных податей) по Верхотурским заводам, а 21 сентября 1720 года возведен в потомственное дворянство, которое, по смерти Никиты, грамотой Екатерины I в 1726 году было распространено и на детей покойного комиссара, с привилегией, «против других дворян» — ни детей, ни потомков «ни в какие службы не выбирать и не употреблять».(1)

Нужно сказать, что горное дело в Сибири в то время (до издания «берг-привилегии» в 1719 г.) находилось под ведением целой тучи начальства. В 1700 году был учрежден Рудный приказ, но на месте делами ведали губернаторы и воеводы. Кроме того, был еще и Сибирский приказ, которому вся Сибирь подчинялась в административном и судебном отношениях.

Никита Демидов по своему быстрому обогащению давно возбудил вожделения фискалов и они не раз хотели прижать бывшего кузнеца, обвиняя его в том, что он утаивает железо, не платит пошлин и слишком дорого ставит припасы в казну. В это время (1715 г.) потребовался большой заказ на Адмиралтейство. Царь, ввиду доносов на Демидова, поручил князю Василию Владимировичу Долгорукову исследование по этому делу и приказан сравнить цены других подрядчиков с демидовскими. Оказалось, что многие изделия Демидова поставлялись вдвое дешевле и не нашлось ни одного, которое бы стоило дороже. Никита торжествовал, и царь тоже обрадовался за «Демидыча».

Интересно привести здесь справку о стоимости в то время железа и изделий. До Демидова подрядчики ставили железо в казну по 60-75 коп. за пуд; шведское стоило 90 коп., а по объявлении войны дошло до 3 руб. за пуд и даже по этой цене нельзя было его достать; шинное поставлялось по 90 коп. Никита же поставлял разные сорта железа по средней цене 50 коп. пуд. Бомбы, пушки и ядра поставлялись им в казну по 20—25 коп. за пуд. Эти дешевые цены Демидова, помимо доставленных ему громадных льгот при жаловании заводами, объяснялись, конечно, и тем, что прежний тульский кузнец, будучи сам работником, изучил в совершенстве заводскую технику на практике. Сначала он сам, а потом его сын Акинфий лично смотрели и руководили работами.

«Заводы, яко малое детище, требуют ухода за ними и хозяйского глаза,» - говорил Никита.(2)

Но это «малое детище» дало возможность когда-то бедному тульскому кузнецу преподнести в 1715 году «на зубок» родившемуся царевичу Петру Петровичу, кроме драгоценных вещей и великолепных сибирских мехов, 100 тысяч тогдашних рублей. О такой громадной сумме прежде, вероятно, и мечтать не мог работавший когда-то в Туле за алтын в неделю кузнец.

Что же еще делали Демидовы на Урале? Кроме постройки новых и расширения старых железных заводов им пришлось заботиться и о лучших способах доставки в далекую Москву и новую столицу своих изделий. Дороги в этом крае, во многих местах которого только впервые ступала нога человека, были убийственны.

Демидовы позаботились привести их в хороший порядок, так что путешествовавшие впоследствии по Уралу академик Гмелин и известный ученый Паллас находили, что нигде не было таких хороших сухопутных дорог, как демидовские, проложенные, казалось, в самых непроходимых местах. Дороги были обсажены деревьями, окопаны по сторонам канавами, с прочными мостами. Открытый еще Ермаком, за 120 лет до Демидовых, судоходный путь по Чусовой, впадающей в Каму, был восстановлен энергичными заводчиками, которые на принадлежавших им пристанях строили большое количество барок и других судов для доставки своих караванов с металлами в столицы.

Неутомимо отыскивая рудные месторождения, Демидовы вскоре нашли и медную руду за речкой Выей, близ Тагильского завода, у Магнитной горы, где и было дозволено берг-коллегией в 1721 году построить завод. Развивая свою деятельность, Демидовы не бросали ничего, что могло быть им полезно и что в качестве «раритета» могло удовлетворять их любознательность, начинавшую уже обнаруживаться у новых богачей.

Так, они старались о разработке асбеста, или горного льна, месторождение которого (Шелковая гора) было открыто близ Невьянского завода, на реке Тагил. Искусство выделки прочных и огнеупорных тканей из асбеста было известно еще в древности; но, по-видимому, Никита Демидов собственными опытами дошел до его обработки и в 1722 году представил Петру I образчики полотна из этого вещества. В числе «раритетов», добывавшихся невьянскими владельцами, были и естественные «магниты», то есть куски руды, обладающие свойствами магнитов. У Акинфия был магнит в 13 фунтов, державший пудовую пушку, им были пожертвованы в церковь Нижнетагильского завода для престолов два громадных - кубической формы -магнита, равных которым, вероятно, не найдется в целом свете.

Помимо всего этого, Акинфием была начата добыча и обработка гранита, а также порфиров и яшм, которыми так славятся Алтайские горы.

Кстати, укажем здесь, что у потомков Акинфия имелись драгоценные коллекции всевозможных представителей горного мира и неоценимые по своей редкости и научному интересу «раритеты», как, например, громадные (до 24 фунтов) самородки платины.

Жизнь Никиты Демидова круто изменилась с его возвышением, и, несомненно, для скромного старика многое в новой обстановке было не по сердцу. Он, выросший в труде, не изменял своих привычек рабочего человека: он самолично распоряжался в заводских мастерских, был в разъездах по своим уральским и тульским владениям, то, наконец, в Москве и новой столице по «государеву делу». Возвышение не вскружило ему головы, он не чванился своим дворянством и богатством и был врагом роскоши, в чем на него далеко не походили его потомки.

Старик Демидов был на верху славы и богатства. Ему принадлежали несметные капиталы; он уже давно был потомственным дворянином «по Нижнему Новгороду». Сам царь удостаивал его собственноручными «цыдулями». Одно из последних писем к Никите от царя, с приложением портрета, было из Кизляра в 1722 году. «Демидыч! — писал ему Петр, — я заехал зело в горячую сторону: велит ли Бог свидеться? Для чего посылаю тебе мою персону. Лей больше пушек и снарядов и отыскивай, по обещанию, серебряную руду».

Но жизненный путь «Демидыча» приближался уже к концу. Постоянные заботы, труды и переезды с далекого Урала в любимую Тулу сломили его железное здоровье, и 17 ноября 1725 года—в один год со своим щедрым благодетелем Петром — он «преставился в вечное блаженство», как гласит надпись на скромной плите над его могилой в Туле. Все оставленное им богатство — за исключением выделенного при жизни старика и части движимого имущества, после его смерти доставшейся двум младшим сыновьям, — перешло к старшему сыну Акинфию.

Акинфий, оставшийся после смерти отца полновластным господином на Урале и тульских заводах, был уже немолод, но энергия его не ослабевала: наоборот, в эту пору она ознаменовалась еще большими результатами. Доходу он получал ежегодно более 200 тысяч тогдашних рублей, что для начала XVIII столетия представляло громадную сумму. Пример Акинфия вызвал подражания, и многие стали заниматься горным делом, а вышедшая еще в 1719 году берг-привилегия, дававшая большие льготы заводчикам, способствовала прочному установлению этого дела на Урале. Появились другие богачи-заводчики, тоже известные в летописях горного промысла, как Походяшин, Баташев, Осокины и др. Заводчиков избавляли от обязательной службы, давали им льготы от податей и к заводам приписывали крестьян. Кроме того, заводчики сами покупали «живую силу», благодаря чему ко дню освобождения от крепостной зависимости образовались уже сотни тысяч душ заводских крепостных. Вообще берг-привилегия, давая льготы занимающимся горным делом, объявив свободу поисков руд и грозя наказаниями всем, препятствующим его развитию, сослужила хорошую службу этой отрасли государственного хозяйства. Народ прослышал про эти льготы, и скоро образовались целые толпы «рудоискателей», прельщенных возможностью наживы и получения царской награды за находку руды. Дело, наконец, дошло до того, что приговоренные к каторге и даже к смертной казни, думая избавиться от наказания или, по крайней мере, отдалить его, объявляли о руде: власти обязаны были верить им и производить дознание по их указаниям.

Акинфий крепко засел на заводах, покидая их только в случае крайней необходимости, и отыскивал новые средства к обогащению. Вероятно, он давно уже знал о существовании поблизости серебряных руд и золота; ему все хотелось открыть месторождение этих металлов, и давно уже его люди были за Иртышом, где открыли признаки древних горных работ, так называемые «Чудские копи» (принадлежавшие когда-то народу, вероятно, финского племени), с полуразрушенными печами. Наконец в 1725 году близ озера Колывань были открыты богатые медные руды, оказавшиеся впоследствии содержащими серебро. Вскоре с разрешения берг-коллегии Демидов построил в новых местах завод при речке Локтевке. Впоследствии им были устроены в той же местности заводы Барнаульский, Шульбинский и другие. Вообще за 20 лет своей деятельности после отца Акинфий открыл множество месторождений со свинцовыми, серебряными и медными рудами. Из меди он делал посуду и продавал ее на местах обработки или неочищенный металл отправлял по рекам Иртыш и Тобол в Невьянск, где медь окончательно очищалась и поступала на рынок в виде изделий.

Во времена грозного заводчика посреди Невьянска стояла четырехугольная крепость, с башнями по углам. Внутри двора, образуемого крепостью, находился большой каменный дом с высокой башней, которая годилась бы к замку на Рейне какого-нибудь феодального барона-разбойника. На башне имелись часы с музыкой. Около селения леса были на несколько верст расчищены и образовавшиеся поляны окружены изгородью для выпаса скота. Скот был крупный, породистый и разведен от нескольких экземпляров холмогорской породы, присланных Никите Петром I.

В 1738 году Акинфию было предоставлено право, ввиду опасности набегов соседних башкир, построить на заводах крепости с бастионами и вооружить их пушками. На каждую крепость для охраны давалось 60 человек солдат, с содержанием на счет заводчика.

Имя Акинфия было славно и грозно; в своих владениях он пользовался властью, которой могли бы позавидовать многие владетельные особы. Но этого было мало для энергичного и честолюбивого кузнеца: он открыл знаменитые алтайские рудники и стал получать из них серебро и даже золото.

Акинфий давно уже знал о существовании поблизости от его новых владений «благородных» металлов, и есть основание полагать, что он уже давно получал эти металлы. По официальным сведениям, при плавке руды на речке Карбалихе в 1736 году служащие Демидова получили серебро, но сочли это хитростью пробирщика, подмешавшего будто бы в плавку, ради получения награды, металл из «чудских могил». В 1742 году Акинфием был уже открыт знаменитый Змеиногорский рудник: в нем руда встречалась с самородными драгоценными металлами.

Акинфий Никитич выписал из-за границы мастеров в Колывано-Воскресенские заводы и в 1743-1744 годах получил на них впервые, так сказать, официальным путем, слиток серебра до 30-ти пудов весом.

Так как тогда плавка серебра составляла регалию казны и воспрещалась частным лицам, то Акинфий мог опасаться, что у него отнимут богатейшие серебряные рудники. Но он, не брезговавший никакими средствами, нашел возможность удерживать у себя вначале открытые богатства. Предание указывает на то, что он перерабатывал у себя серебро и чеканил монету. Подземелья Невьянской башни, с массой ходов и закоулков, как говорят, служили невьянскому царьку монетным двором. Много страшного рассказывают об этом местные предания, и, по одному из них, «отребье», работавшее в подвалах, где чеканилась монета, было затоплено во избежание доносов ревизору. На этой отдаленной окраине тогдашней Руси, при взяточничестве чиновников, при праве сильного — страшна была власть помещика, тем более если он обладал таким железным сердцем и могучей волей, какими был несомненно наделен Акинфий Никитич.

Рассказывают, что однажды во дворце Акинфий, допущенный туда благодаря своим связям, играл за одним столом с императрицей Анной Иоанновной в карты. Заводчик был неуклюж, не обладал лоском придворного, и ему жал плечи французский кафтан; но он был страшно богат, а за это многое прощается. Акинфий рассчитывался по проигрышу новенькими монетами.

—  Моей или твоей работы, Никитич? — спросила партнера с двусмысленной улыбкой императрица.

—   Мы все твои, матушка-государыня, — уклончиво, но ловко ответил Демидов, — и я твой, и все мое — твое!

Но недолго пришлось Демидову чеканить монету и «воровски» добывать серебро. Один из участников в этих работах, Трегер, служивший у Акинфия Никитича штейгером, сбежал, и предприимчивый монетчик, опасаясь доноса, поспешил сообщить императрице Елизавете об открытых им рудных богатствах, прося ее прислать освидетельствовать прииски.

В 1745 году прибыл на Колывано-Воскресенские заводы опытный в горном деле бригадир Беер. Плавка серебра была начата под его наблюдением, а приказчики Демидова устранены. И в декабре того же года Беер привез в Петербург 44 пуда алтайского золотистого серебра. Из этого серебра, как из «первоприоб-ретенного», сделали раку для мощей св. Александра Невского. В 1747 году Колывано-Воскресенские заводы были совсем взяты в Кабинет от Демидовых, и наследникам Акинфия уплачена на них крупная сумма.

Открытие рудников благородных металлов и выплавка серебра были уже последними подвигами Акинфия Никитича, получившего «за размножение заводов» чин действительного статского советника. (1) Его жизненный путь приближался к закату.

Акинфий построил 17 заводов, открыл большое количество рудных месторождений и устроил немало рудников. Он первый (по крайней мере, в значительных количествах) начал в России плавить медь, и у его потомков хранился медный стол, сделанный из первой добытой на Урале и в Сибири меди. И наконец, тому же Акинфию мы обязаны открытием богатых алтайских серебряных рудников и началом плавки серебра на Алтае. Все это он мог сделать только потому, что сам был когда-то кузнецом и знал в совершенстве заводскую работу, а также и потому, что обладал громадной силой воли и редкой в тогдашней Руси предприимчивостью. По привычкам Акинфий представлял уже переход от строгой простоты отца к роскоши и барству елизаветинских и екатерининских вельмож. Никита жил в избе, сын — в больших каменных палатах, задавал лукулловские пиры, носил кафтан и парик, а внук, сын Акинфия (Никита), уже переписывался с Вольтером!

Что же касается супружеской жизни Акинфия, то он в этом отношении, кажется, разделял участь многих могучих людей. Как известно, многие завоеватели и правители, наводившие страх на государства и пред которыми «народы едва дрожать лишь смели», были тем не менее под башмаками у своих супруг. Что-то похожее на это было и с Акинфием. Известно, по крайней мере, что вторая супруга невьянского властелина Евфимия Ивановна, рожденная Пальцева, заставила его изменить завещание, которым тот распределил свое богатство по равной части между тремя сыновьями, из которых двое были от первой жены, в пользу единственного сына -от нее. Этот младший сын был бы единственным наследником отца, если бы завещание, отдававшее ему все, не было потом, по воле императрицы Елизаветы, отменено и обиженные братья не восстановлены в своих правах.

На старости лет, чувствуя усталость от жизненной битвы, Акинфий захотел посмотреть на те места, где провел детство и юность. Возвращаясь из Тулы на уральские заводы, он достиг Камы, но чувствуя себя нездоровым, пристал близ села Ицкое-Устье Мензелинского уезда. Здесь 5 августа 1745 года в возрасте 67 лет Акинфий скончался. Похоронили его на родине, в Туле.

 

Никита Акинфиевич (1724-

 

Никита Акинфиевич родился 8 сентября 1724 года во время путешествия родителей по берегу Чусовой, где до сих пор в память этого «знаменательного» события стоит каменный крест. Никита безотлучно находился при отце и был его любимцем. Образование он получил, конечно, домашнее и считался любителем и знатоком художественных предметов. Он уже не жил постоянно на своих уральских заводах, а тяготел к столицам. Видимо, ему хотелось пробраться в знать и украсить свою не совсем еще родовитую дворянскую грудь золотым шитьем камергера. Он был близок с великим князем Петром Федоровичем (впоследствии император Петр III), занимавшим у него деньги. За эти услуги Никите была пожалована анненская лента, но с условием — возложить ее на себя лишь после кончины императрицы Елизаветы. При восшествии на престол Петра III Никита Акинфиевич надел эту ленту, но Екатерина II отобрала ее. Впрочем, опала продолжалась недолго: Екатерина возвратила ему орден и, вероятно, за причиненную неприятность произвела опального Демидова в статские советники.

Никита Акинфиевич переписывался с Вольтером! К сожалению, эта переписка не сохранилась. Зато имеется один любопытный документ: журнал путешествия Никиты Акинфиевича за границу, в котором путешественник с аккуратностью отмечал все, что было, по его мнению, интересного «за морем». Путешествовал он в сообществе известного впоследствии живописца Шубина и с большой помпой, хотя, рассыпая золото, иногда торговался из-за грошей и, чтобы не платить таможенных пошлин, на возвратном пути купленный бархат перешил в платья.

Больную жену Никиты доктора послали «париться в теплых ключах в Спа», а потом доктор Гобиус в Лейдене прописал ей, как сообщает автор дневника, «пить ишачье молоко для наведения тела». В этом дневнике, между прочим, грозный заводчик очень игриво и довольно остроумно описывает парижскую женщину, «красота которой похожа на часовую пружину, сходящую каждые сутки; равным образом и прелесть их заводится всякое утро, и все это делается притиранием, окроплением, убелением и промыванием».

Почетный член Академии художеств и Вольноэкономического общества, любитель и собиратель всяческих «раритетов», игривый оценщик красоты парижской женщины возбуждал, однако, справедливое негодование своими действиями на заводах, так что в комиссии для составления проекта нового уложения, в заседании 23 августа 1768 года, депутат от крестьян верх-исетской провинции Минаков жаловался на притеснения Демидова, и эти жалобы были найдены справедливыми.

Нечего и говорить, что Никита Акинфиевич оставил своему единственному сыну Николаю гораздо большее состояние, чем получил сам: один Нижнетагильский завод, с открытыми в его дачах впоследствии богатыми золотыми и платиновыми россыпями, представлял неоценимое сокровище. Князья Сан-Донато, владельцы несметных богатств, составляют прямое потомство Никиты Акинфиевича.

Стремясь вылезть в знать — явное отличие от отца и деда — Никита Акинфиевич выдал своих двух дочерей за представителей власти и силы, между тем как брат его Прокофий, питал очень недружелюбное чувство к знатным и часто проделывал над ними шутки.

 

Прокофий Акинфиевич

 

Чудаки и чудачества были довольно распространенными явлениями на Руси. Эта разновидность, если можно так выразиться, психоза, представляющая, вероятно, в числе других психозов результат вырождения, в особенности процветала во время крепостного права, когда она являлась в самых разнообразных формах среди помещиков.

По-видимому, Прокофий Акинфиевич был из числа добрых чудаков; по крайней мере, многие факты говорят за это. Несомненно, что его отношение к рабочим было гораздо гуманнее обращения его брата Никиты. В письмах из Москвы к своим детям, бывшим на заводах, он просил не принуждать отказывавшихся работать крестьян насилием к работе и поручал переговорить с «генералом» (Вяземским), посланным для разбора дела, чтобы он не доводил крестьян «до разорения».

Тем не менее от постоянных самодурств Прокофия умерла (в 1764 г.) первая его жена Матрена Антиповна Пастухова. Даже в самых простых шутках этого чудака все-таки проглядывается желание поглумиться над жертвой.

Знакомая старуха пришла к нему попросить 1000 руб. взаймы. Чудак не отказал ей, но с условием, чтобы просительница сама отсчитала эту сумму медными деньгами и взяла ее с собой. Нужно знать, что прежние медные деньги были очень тяжеловесны и унести 1000 руб. меди не смог бы даже и Геркулес: их можно было только увезти, да и то не менее как на трех ломовиках. Злосчастная старуха билась со счетом 1000 руб. до самого вечера, а Прокофий Акинфиевич, прохаживаясь по комнате, как будто нечаянно рассыпал сочтенные деньги, и старухе снова приходилось их пересчитывать.

—   Не дать ли тебе, матушка, золотом? — сказал наконец чудак, сжалившись над своей жертвой, — а то, чай, медь-то неудобно нести?

—   И то, родимый, золотом-то сподручнее нести! — согласилась с хозяином обрадованная старуха.

Прокофий Акинфиевич вызывал охотников пролежать у него в доме, не вставая с постели, на спине, круглый год. Когда находился желающий, его обставляли всевозможным комфортом, но особые люди следили исподтишка и день, и ночь за спортсменом. Если он выдерживал испытание (что было крайне трудно), то получал несколько тысяч рублей. Но если испытуемый, обманутый отсутствием наблюдателей, вставал с постели — его беспощадно секли и выгоняли вон.

Невинные забавы чудака постоянно потешали праздную публику. Он ездил на колымаге, окрашенной ярко-оранжевой краской, цугом. Цуг состоял из двух маленьких лошадей в корню, двух огромных — в середине, с форейтором-карликом, и двух также небольших лошадок впереди, но с форейтором такого высокого роста, что длинные ноги его тащились по мостовой.

Ливрея лакеев вполне гармонировала с удивительной упряжью: одна половина была сшита из золотого галуна, другая — из самой грубой сермяги; одна нога лакея обута в шелковый чулок и лакированный башмак, другая — в онучи и лапоть. Так же бесцеремонно Демидов осмеивал появлявшиеся моды. Когда считалось шиком носить очки, Прокофий Акинфиевич надел их не только на свою прислугу, но даже на лошадей и собак. Вероятно, за удивительным экипажем бегали толпы зевак, что, в сущности, только и нужно было его затейливому владельцу.

Очень многие шутки Прокофия были направлены против знатных и титулованных особ, к которым он почему-то чувствовал особую антипатию. Вынес ли он какое-нибудь унижение от «знатных» или просто в нем еще много было «мужицкой кости», как в сыне тульского крестьянина, но только чудак питал несомненную неприязнь к дворянам.

Первой статс-даме императрицы Елизаветы графине Румянцевой во время пребывания в Москве понадобилось 5000 рублей. Тщетно объездив знакомых, она принуждена была обратиться к Демидову. Тот принял ее чрезвычайно сухо и сказал довольно справедливые для того времени слова:

—   У меня нет денег для женщин вашего звания, потому что на вас управы нет, если не заплатите денег к сроку. Вы привыкли быть выше закона, и сам черт с вами ничего не поделает!

Графиня в слезах хотела было выйти, но Демидов удержал ее в дверях.

—  Я вам дам денег, — сказал он, — но с условием, если вы дадите мне расписку, какую я захочу.

Графиня сначала было согласилась. Но, к ее изумлению, расписка была такого содержания: «Я, нижеподписавшаяся, обязуюсь заплатить Демидову через месяц 5000 рублей, полученные мною от него. Если же этого не исполню, то позволяю ему объявить всем, кому он заблагорассудит, что я — распутная женщина». Румянцева хотя и знала, что Демидов «чудит», но такой шутки даже от него не ожидала и с негодованием отказалась подписать удивительную бумагу.

—   Как хотите, — равнодушно заметил Демидов, — а я иначе не дам.

Румянцева, нуждаясь в деньгах и рассчитывая уплатить их в срок, подписала расписку. Но, увы, долга в срок она уплатить не могла! И вот Прокофий Акинфиевич едет в дворянское собрание, собирает около себя молодежь и читает знаменитую расписку. Молодежь хохочет. Екатерина II, бывшая в собрании, предчувствуя новую проказу чудака, приказала разузнать, в чем дело, и немедленно же велела Прокофию Акинфиевичу оставить залу. Злосчастный долг Румянцевой, по поручению императрицы, был на другой же день уплачен Демидову.

При проезде через Москву какого-то важного лица Демидов дал в честь него обед, на который позвал более ста человек; но особа перед самым обедом известила хозяина, что не может приехать, потому что отозвана к генерал-губернатору. Взбешенный Демидов приказал втащить в столовую свинью, посадил ее на почетное место и в течение всего обеда сам служил ей. Свинья страшно хрюкала и рвалась, а Прокофий Акинфиевич подносил ей самые дорогие кушанья, кланялся в пояс и приговаривал:

—   Кушайте, ваше сиятельство, на здоровье, не брезгуйте моим хлебом и солью: век не забуду вашего одолжения!

Однако чудак оказался первым крупным благотворителем из рода Демидовых. Он пожертвовал на московский Воспитательный дом более миллиона рублей, тронутый тем, что Екатерина II учреждением этого дома «многие беззакония и зверские злодейства предупредила и отвратила». Он же является учредителем Петербургского коммерческого училища. Всего им пожертвовано на дело общественной благотворительности около полутора миллионов рублей.

Прокофий, кажется, первый из крупных Демидовых отступил от привычки воспитывать около себя детей. Его сыновья учились в Гамбурге и, по приезде в Россию, сначала совсем неумели объясняться по-русски. Дочерей своих Прокофий Акинфиевич, из нелюбви к дворянам, старался выдать за фабрикантов и заводчиков. И когда одна из дочерей чудака объявила, что выйдет замуж только за дворянина, то Демидов прибил к воротам своего дома вывеску, что «у него есть дочь-дворянка и не желает ли кто из дворян на ней жениться?» Случайно проходивший мимо чиновник Станиславский первый прочитал оригинальное объявление, явился к Прокофию Акинфиевичу, сделал предложение и в тот же день был обвенчан с его вздумавшей капризничать дочерью.

Прокофий Демидов не особенно любил горное дело. Хотя им основаны два или три завода, но зато он сравнительно за бесценок продал доставшиеся ему от отца шесть заводов, в том числе и знаменитый Невьянский, богачу того времени Савве Яковлеву.

Это не мешало, однако, Прокофию Акинфиевичу вести исправно свои денежные дела. Он отдавал деньги в ссуду под проценты, и немалое число лиц было его должниками. Известный писатель Сумароков задолжал Демидову 2 тысячи рублей и должен был обращаться даже к князю Потемкину за защитой от назойливого кредитора, который хотел его выгнать из заложенного дома.

Демидовы известны своими пожертвованиями на общественные дела: они давали на это огромные суммы не только на родине, но и за границей. Благодарная Флоренция воздвигла памятник Николаю Демидову и выбрала его детей в почетные граждане. Итальянский король сделал правнука кузнеца Акинфия князем Сан-Донато, а Павлу Павловичу Демидову за его благотворительность кроме того же княжеского титула пожалованы были ордена Маврикия и Лазаря, и он же был кавалером французского ордена Почетного Легиона.

 

Григорий Акинфиевич

 

Павел Григорьевич (1738 - 1821 г)

 

Павел Григорьевич Демидов  сын Григория Акинфиевича, основатель лицея в Ярославле, по сохранившимся о нем сведениям, был человек для своего времени несомненно образованный и отличался недюжинными способностями: по четвертому году он уже умел читать, впоследствии изучил прекрасно иностранные языки, играл на фортепиано и скрипке. Образование он получил западное, сначала занимался в Ревеле, у профессора Сигизмунди, а затем предпринял продолжитель-

ное путешествие за границу и долго учился в Фрейберге в знаменитой горной школе

Вероятно, это путешествие и долгое общение с западной цивилизацией облагороди-

ло вкусы Павла Григорьевича и внушило ему искренние стремления быть полезным своему бедному отечеству. Он приобрел в Европе страстную привычку к собиранию художественных коллекций; кроме того, он собирал редкие и ценные рукописи и сочинения, впоследствии подаренные Московскому университету; в числе этих рукописей была и его собственная на немецком языке о путешествии, с заметками о прослушанных за границей лекциях. П^авел Григорьевич довольно серьезно занимался естественными науками. Линней, которого он слушал в Упсале, был его другом, и они долго впоследствии состояли в живой переписке. По всему видно, что Линней дорожил Демидовым не потому только, что последний обладал миллионами: Павел Григорьевич был ученым корреспондентом своего знаменитого друга и сообщил ему несколько описаний животных русской фауны, которыми впоследствии Линней воспользовался в своих сочинениях.

За обширные научные познания Павел Григорьевич получил чин «советника берг-коллегии», а при выходе в отставку — произведен в статские советники.

Но, видимо, «советника берг-коллегии», привыкшего к западным порядкам, тянуло в Европу, и он снова в 1772 году направился туда и возвратился домой в 1773 году. С этого времени, как он сам говорит, вся жизнь его была посвящена «философскому уединению, рассмотрению природы и ученым созерцаниям».

В начале царствования Александра I русское общество переживало светлый момент. Европейские знания и идеи, доступ к которым был загражден при Павле, хлынули широкою волною на Русь: молодой государь, окруженный гуманными и образованными советниками, подавал хороший пример своим подданным. Предпринятые многими русскими путешествия и более живое общение с Европой привели в брожение молодое общество и привнесли в него широкие идеалы общественных реформ.

В 1802 году, 8 сентября, был издан манифест об учреждении министерств, и в нем, между прочим, заключался призыв к частной инициативе и пожертвованиям на дело образования в России.

Павел Григорьевич откликнулся одним из первых. В 1803 году на пожертвованные им средства основано Демидовское училище высших наук (Демидовский юридический лицей).

Павел Григорьевич принес в дар Московскому университету громадное собрание всевозможных редкостей: библиотеку, кабинет «натуральной истории», медали и монеты всех времен и государств и богатый гербарий. Все это оценивалось знатоками не менее чем в 300 тысяч руб. и занимало в университете три «демидовские» залы. Но, к несчастью, многое из этой замечательной коллекции сгорело в 1812 году.

К истории пожертвований основателя ярославского лицея прибавим, что оставленный им Тобольскому университету капитал в 50 тысяч возрос к 80-м годам текущего столетия до 150 тысяч руб. и пошел на учреждение Томского университета.

Павел Григорьевич умер, не оставив потомства, в своем любимом селе Леонове (под Москвой), где провел большую часть жизни. Умер он в глубокой старости (83 лет), награжденный чинами и орденами за свои пожертвования. Он пользовался уважением всех знавших его и заслужил признательность потомства.

В Ярославле Павлу Григорьевичу поставлен памятник (бронзовая колонна на гранитном пьедестале), открытый в 1829 году.

Внук Акинфия, пожертвовал громадные средства на основание ярославского Демидовского юридического лицея;

Николай Никитич

другой внук Акинфия, сын грозного Никиты, Николай Никитич, содержал на свой счет полк солдат в эпоху Отечественной войны (1812 г.). Наконец, князья Сан-Донато отличались щедрой благотворительностью, основав, между прочим, Демидовский дом призрения, Николаевскую детскую больницу и жертвуя громадные суммы для разных других целей. Николай Никитич Демидов умер во Флоренции, где он занимал место русского посланника. Этот посланник — тот самый Демидов, единственный сын Никиты Акинфиевича. который в 1812 году содержал целый полк и в юные годы отличался расточительностью и всевозможными выходками. В молодости над ним была учреждена опека, оберегавшая его имущество, а в зрелые годы он и сам переменил прежнее поведение, стал очень бережлив в расходах и оставил колоссальное состояние двум своим сыновьям, Анатолию и Павлу (отцу Павла Павловича Сан-Донато). В лице Николая Никитича потомство тульского кузнеца впервые соединилось с потомством именитых людей Строгановых, так как этот Демидов был женат на баронессе Елене Александровне Строгановой, присоединившей к капиталу мужа и часть громадных строгановских богатств.

Николай Никитич был любителем искусств и наук, собирал коллекции редкостей и принес в дар Московскому университету в 1813 году богатое собрание всевозможных ценных научных предметов, вознаградив таким образом старейший из русских университетов за утраченную во время пожара 1812 года часть богатств, поступивших от Павла Григорьевича, основателя лицея в Ярославле. Нужно еще прибавить, что Николай Никитич сохранял традиции рода Демидовых: он обращал большое внимание на горное дело, вводил в нем новейшие усовершенствования и оставил детям состояние, вдвое большее полученного от отца. Он же, кажется, первый из Демидовых стал тратить громадные суммы на общественную благотворительность за границей: им основан во Флоренции дом для призрения сирот и престарелых и положен на содержание их особый капитал. Вблизи этого огромного здания, на площади, называемой Демидовской, благодарные флорентийцы поставили белую мраморную статую благотворителя, который представлен одетым в римскую тогу и обнимающим ребенка.

 

Анатолий Николаевич Князь Сан-Донато-Демидов

 

Эти Демидовы представляли полнейший контраст с предками. Предки крепко сидели на своих заводах и копили капиталы; потомки, рассеивая свою тоску, исколесили вдоль и поперек Европу, бросали щедрой рукой миллионы, но наследие, оставленное им, было так громадно, что безумные траты не расстраивали их богатств. Предки были чистокровно русскими людьми, Сан-Донато стали истыми европейцами, почти не говорили по-русски (Анатолий Сан-Донато) и большую часть жизни своей провели вне родины. Тульские кузнецы Никита и Акинфий были женаты на простых женщинах из народа — Анатолий Сан-Донато был мужем родной племянницы Наполеона I. И в то время как предки оставили прочный след в истории, Сан-Донато промелькнули лишь блестящими метеорами на тусклом фоне русской жизни, рассыпая свое золото для утоления угнетавшей их скуки.

Анатолий Николаевич, первый из Демидовых князь Сан-Донато, был младшим сыном.

Анатолий Демидов родился во Флоренции в 1812 году, получил блестящее воспитание, знал толк в искусствах, говорил на всех языках, кроме русского, который он очень плохо знал. Большую часть своей жизни он провел в Европе, изредка лишь приезжая в Россию. На русских он походил разве только тем, что, подобно многим нашим богачам, никак не мог найти определенного дела. Анатолию досталось слишком громадное богатство, чтобы он считал необходимостью упорную работу и труд. Богатства валились сами ему в руки: в дачах его уральских заводов вскоре были открыты неоцененные платиновые и золотые россыпи. Его ежегодный доход оценивался в 2 млн. руб., и для человека без всяких общественных задач стараться об увеличении состояния при таких условиях было бы истинным сумасшествием. Ему от отца досталось собрание картин, мрамора, бронзы и других редкостей, стоившее миллионы. Вещей было так много, что их привезли в Петербург на двух кораблях, и для помещения этого собрания было построено (в 1833 г.) особое здание. Анатолий умножил свои сокровища новыми бесчисленными приобретениями. В его коллекциях были знаменитые самородки платины, единственные в мире по величине (один в 24 фунта) и по чрезвычайной своей редкости.

Жил Анатолий Николаевич больше в Париже и в роскошной вилле Сан-Донато, близ Флоренции. Сначала, в молодости, он служил в министерстве иностранных дел. Но разве совместима была служба с его денежными средствами? Изнеженному, «великолепному» Анатолию невозможно было тянуть служебную лямку, связанную с известным подчинением, как бы оно легко ни было — и он бросил службу. Получать чины и ордена для удовлетворения тщеславных желаний он мог и другим способом: пожертвованием крупных денежных сумм. И вот таким путем Анатолий стал князем Сан-Донато.

Громадное богатство обеспечило Анатолию вход в высшие сферы парижского общества. И вот мы видим в 1841 году правнука тульского кузнеца мужем родной племянницы Наполеона I, графини Матильды де Монфор, дочери принца Жерома-Бонапарта, бывшего короля вестфальского.

Салон принцессы Матильды, жены Демидова, был в Париже сборным пунктом всяких знаменитостей. В дневнике братьев Гонкуров можно прочитать много занимательного о знаменитых вечерах и обедах принцессы, в салоне которой встречались люди всевозможных партий: всякое начинающее дарование находило у нее радушный прием.

Император Николай I не любил Демидова; государю не нравилась женитьба Анатолия на сестре его политического противника, которому Демидов будто бы помогал во время президентства; не по душе также было Николаю I и то, что Сан-Донато проживал свои богатства за границей. В силу этих обстоятельств Анатолий редко бывал при русском дворе.

Купив княжество Сан-Донато, Анатолий Николаевич вообразил себя действительно

владетельным князем. Говорят, у него была своя гвардия (2 или 3 тысячи человек), одетая в особые роскошные мундиры. От Флоренции в Сан-Донато специально ходили дилижансы, чтобы смотреть новоиспеченного князя, его роскошную виллу и сады. Приезжая в Россию, Анатолий снимал множество комнат в отеле «Наполеон» на Большой Морской. Наверху жили секретари, которых у него был целый десяток, а средний этаж занимал он сам.

Анатолию Демидову очень хотелось приобрести расположение Николая I. Он придумал принести ему в дар «царское место», которое предполагал поместить в строившемся тогда Исаакиевском соборе. Это сооружение из малахита, ляпис-лазури, бронзы и золота было сделано довольно безвкусно, но обошлось чуть не в сотни тысяч. Когда Николаю I доложили об этом «царском месте», то император довольно резонно сказал:

— С чего это он выдумал, что я стану в эту клетку?

Все, что только можно было испытать и получить в жизни богатому человеку, — все это досталось на долю Анатолия Демидова. После всевозможных приключений он умер бездетным вдали от родины, в Париже, 16 апреля 1870 года.

Его племяннику Павлу Павловичу судьба предназначила с детства вращаться в избранном и блестящем кругу титулованных, богатых и талантливых представителей русского общества.

Он родился в 1839 году в Веймаре, но уже в 1841 году будущему князю Сан-Донато пришлось испытать невосполнимую потерю: скончался его отец, егермейстер двора, Павел Николаевич, у которого он был единственным сыном.

Матерью Павла Павловича была известная в свое время красавица Аврора Карловна, урожденная Шернваль, имевшая большой успех в свете, хорошо принятая при дворе и участвовавшая в придворных маскарадах. Изящество и простота ее туалетов вошли в поговорку, хотя мы можем судить, насколько была дешева эта «простота», по одному следующему факту: у нее на шее был обыкновенно надет только один бриллиант, на тоненькой цепочке, но это был знаменитый демидовский солитер, принадлежавший когда-то французской короне и купленный Павлом Николаевичем Демидовым за миллион рублей ассигнациями!

Мать страстно любила сына и сама занималась его воспитанием.

Павел Павлович подготовился дома к слушанию университетского курса и в 1856 году поступил в студенты Петербургского университета на юридический факультет. В то время в университете было две партии: либерально-демократическая и аристократическая, представителем которой был молодой Демидов. Но он был добр, ласков и участлив к товарищам, поэтому его аристократизм даже в бурные 60-е годы прощался ему.

Богатство, как какая-то волшебная сила, толкала Павла Павловича в далекие и прекрасные страны от холодной и печальной родины — к югу, в чудную Италию с ее художественными сокровищами и благодатным небом. Он купил в Италии великолепное имение Пратолино, где жил часто и долго.

Его биографы говорят, что он хотел узнать нищету и бедствия: посещал больницы, тюрьмы и притоны в Париже, Лондоне, Петербурге и Киеве.

Сначала и этот Демидов служил: в 1867 году он женился на княжне Мещерской и перевелся из парижского посольства в венское. Но через год жена его скончалась. Он затосковал, бросил дипломатическую службу, поселился в Каменец-Подольске, где принял скромное место советника губернского правления; но скоро оставил службу, переселившись в Киев. Наступившая пора оживления в общественной жизни разбудила и в его душе желание послужить родине. Он был в Киеве почетным мировым судьей, а потом и городским головой. В 1871 году он женился во второй раз (на княжне Трубецкой) и устроился на постоянное житье в Киеве.

Избранный на второе трехлетие киевским головою, он, однако, не захотел служить и умчался на свою виллу, но турецкая война 1877 — 1878 годов вызвала его в Россию, и он стал

действовать в качестве чрезвычайного уполномоченного от общества «Красный крест».

Эта война, напрягшая все силы общества, заставила и князя Сан-Донато усердно работать. Обладая громадными средствами, он не щадил их, и было бы, конечно, непростительным эгоизмом жалеть деньги там, где тысячи жертвовали жизнью. В 1880 году Демидов поселился в Петербурге. Состоя в звании егермейстера двора, он вращался в высшем придворном кругу, а владея большими количествами всевозможных акций и облигаций, был, конечно, очень видным лицом в разных банках и обществах.

В это же время он основательно изучал еврейский вопрос и в известной брошюре «Еврейский вопрос в России», изданной в 1883 году, старался на почве беспристрастия решить спор о евреях.

За все время деятельности Сан-Донато пожертвования его измеряются миллионами.

Павел Сан-Донато умер в Италии в 1885 году, 46-ти лет, среди той же роскоши, какая была уделом всей его жизни.

«Его мятущаяся душа, — сказал над гробом Павла Павловича в своей речи священник из Флоренции, — старалась сбросить с себя цепи богатства и искала правды».

Павел Сан-Донато похоронен на Урале, среди своих необъятных владений.

В начале нашего исследования о Демидовых стоят фигуры тульских кузнецов — Никиты и Акинфия, людей с железной волей, с определенным складом мыслей, оказавших большие услуги горному делу в России и оставивших громадное богатство своим потомкам; а в конце мы видели Павла Сан-Донато, человека с мягким сердцем, которому, несмотря на богатство, пришлось испытать в житейской сутолоке немало терзаний и горестных ударов. Но если мы и мало говорили о других, незаметных героях демидовской эпопеи, то присутствие их, мы думаем, видит сам читатель: это те «приписные» к заводам и всяких других категорий крестьяне, работа которых создавала славу и богатство их владельцам.

 

 

1.Биографическая библиотека Ф.Павленкова. Великие россияне.Олма-пресс.2003.стр.66.

2. там же стр.67.